Павана - Страница 57

Бекки расплакалась.

Кто-то положил ей руку на плечо. Оказывается, она вся дрожала. Принесли плащ и закутали ее. Жесткий воротник врезался в шею. Придется ей плыть с ними, повернуть обратно они не могут, - только это Бекки и поняла из всех разговоров. Но именно об этом-то она и мечтала с Бог знает каких времен... А вот теперь страстно хотела оказаться вновь на распроклятой отцовой кухне или в своей каморке в доме на берегу. На корабле, в мужском обществе, в мире жесткой дисциплины, она лишняя. Их безразличие исторгало у нее обильные слезы; их доброта уязвляла. Бекки взялась было помогать в небольшом камбузе, но и блюда они готовили какие-то не такие - по диковинным рецептам, со сложными приправами... Словом, на Белом Корабле она потерпела поражение.

Бекки ушла подальше от всех, застыла у передней мачты и все глядела и глядела на то, как, взрезая волны, ходит вверх-вниз нос корабля. Жемчужный дождь окатывал палубу, и ее босые ноги стали быстро зябнуть. Стоило солнцу зайти, и все молочно-зеленое море мрачнело, а холодный ветер пробирал до костей даже в дождевике. Жестокий ветер выдувал остатки мечты: оказывалось, что Белый Корабль не игрушка, это грубая махина, которая продирается сквозь волны. На отцовой лодчонке Бекки бесстрашно сражалась в заливе с приливными силами и быстрыми прибрежными течениями. Но тут, посреди океана, она пасовала, ей делалось страшно. Десяток раз ей приходилось сторониться, когда команда по свистку бросалась переставлять паруса. Краем уха она улавливала команды: "К оверштагу товсь!.. Распустить паруса!" Гремели лебедки, управляющие парусами, матросы с топотом носились по палубе, и Белый Корабль менял галсы. Солнце и тени облаков перебегали на другую сторону, окатывало брызгами... Горизонт казался ускользающей вдаль горой, на которую никак не удается взобраться, и Бекки видела море там, где секунду назад еще было небо.

Ей прислали поесть, но она отказалась, упрямо сжав губы. Она чувствовала себя плохо, ее мутило. Отчаянно потянуло обратно к родимому дому, к спокойной бухте, пронзительно захотелось оказаться на твердой почве, где вещи не качаются, не выскальзывают из рук. Но о суше нечего и мечтать - вода, вода, кругом зеленая вода, которая сереет по мере того, как на солнце наползают новые тучи; хлопают и стонут канаты, а в желудке все так и ходит ходуном...

Вечером ей предложили постоять у штурвала. Она отказалась. Белый Корабль был ее мечтой - действительность убивала эту мечту.

В крохотном гальюне нельзя было даже вытянуться в полный рост. Ее вырвало - раз, другой, потом рвало уже только слизью. Вконец одуревшая, Бекки прислонилась к стенке, бессильно опустив голову, отирая рот... Поэтому слова, донесшиеся через тонкую переборку, дошли не сразу, а будто в полусне.

- Надо бы вот что сделать, капитан: накрутить ей несколько фунтов цепи на ноги - и на дно...

Другой, знакомый голос с уэлльским акцентом яростно противился. Тот самый юноша, что помогал ей утром.

- Да чего она выдаст, приятель, чего она знает-то? Бестолковая девчонка, оставьте ее в покое...

- Сворачивайте лог, - сурово приказал капитан.

- Ну что вы, честное слово...

- Сворачивайте лог!

Голова Бекки упала на руки, и она тихо застонала.

Бекки неловко выгнулась и, кое-как перевалившись через бортик, забралась на койку в своей каюте. Под одеялами был сущий рай. Она свернулась калачиком - слишком опустошенная, чтобы переживать из-за того, что одежда пропахла рвотой. Заснула мгновенно, и тут же замелькали красочные сны: лик Христа; отец Энтони в образе старого иссохшего животного шамкающим голосом раздает благословения; церковная колокольня в предрассветном мареве; уши горгульи - водосточной трубы в виде страшилища... Потом припорошенные пылью цветы во дворике их дома; крики и стоны матери на смертном одре; ощущение ледяной воды у пояса; абрис Белого Корабля, уходящего в туман... Во сне ее обступили все утраченные вещи, все былые тревоги и горести: извивающиеся морские раки, камушки на берегу, дуновение ночного ветра с моря, разорванный Большой Катехизис. Затем сон стал глубже, и теперь она разговаривала с самим Кораблем. У него был громовой раскатистый голос - и в то же время немного заикающийся и, как ни странно, цветной - голубой и сочно-зеленый. Бекки рассказала о человечках, у которых она главная опора, о том, как боролась с ветром. Она сыпала великими истинами, которые забывала, как только произносила вслух, - их тут же срывало ветром с ее губ и уносило во мрак...

Бекки проснулась от того, что кто-то осторожно тряс ее за плечи. И опять поначалу не смогла сориентироваться, где она. Корабль больше не раскачивался; в каюте горела лампа; за дверью горели другие лампы, бросая отсветы на настенное зеркало. Снаружи донесся знакомый звук: частое тихое постукивание и поскрипывание фалов на мачтах - характерный ночной шум ошвартованных у причала шхун. Бекки выпростала ноги из-под одеял, потерла глаза, так и не понимая, где же она находится. Спросить было боязно.

На столе, за которым сидели члены команды, стоял ужин: большая плошка риса, крупные креветки, грибы и яйца. Как ни удивительно, она ощутила острый голод и без дальнейших слов села рядом с тем самым бородатым парнем, который днем так горячо отстаивал ее жизнь. Бекки ела быстро и машинально, не поднимая глаз от тарелки. Все были заняты общим разговором; она радовалась, что о ней позабыли, и нарочно пригибалась, чтобы еще больше стушеваться.

Они взяли ее с собой на берег. В шлюпке у нее стало легче на душе. Моряки засели во французской прибрежной таверне, выпили несметное количество бутылок вина, угощали и ее - и скоро все пошло кругом, голоса и шумы слились в один уютный грохот. Бекки умостилась головой на коленях уэлльского юного бородача, ощущая себя в безопасности. Хмель развязал язык, и она пошла рассказывать про окаменелости на берегу, про папашу, про церковь, про то, как купалась и чуть было не утонула... Ее со смехом гладили по голове, но слов ее языка никто не понимал. Вино заливалось за пазуху, внутрь свитера, она хохотала в восторге от того, что лампы кружатся, и пусть у нее самой голова то и дело падала, веки наливались свинцом, но карие глаза метали огни.